Исповеди студентов - вечный sex …Я начинаю думать, что этот грех полезен - иначе все они возомнили бы себя святыми и бросились бы в старчество ! Они и так в этом наполовину убеждены. Отсюда - спасительность этого жала в плоть . Оно одно, пожалуй, не даем нам погибнуть в гордыне, cuts us down to size…

 

Дневники отца Александра Шмемана

 

 

Сейчас поговорим об опасности, которая связана с соитием. Тут я разойдусь во мнениях не с человечеством, а с теми, кто вещает от его имени. Мне кажется, нас учат относиться к этому действию с неверной серьезностью. Чем дольше я живу, тем важнее и многозначительней взирают люди на так называемый секс

Один молодой человек, которому я сказал, что некая новая книга - чистая порнография, искренне удивился: «Ну что вы! Она такая серьезная». Друзья наши, поклонники «темных богов», собираются восстановить в правах фаллический культ. Самые малопристойные пьесы изображают все дело как «бездну упоенья», неумолимый рок, религиозный экстаз. А психоаналитики так запугали нас бесконечной важностью физиологической совместимости, что молодые молодые пары в кровать не лягут без трудов Фрейда, Крафта-Эбинга, Хэвлока Эллиса и д-ра Стопе.Честное слово, им больше помог бы старый добрый Овидий, который замечал любую муху, но не делал из нее слона. Мы дошли до того, что нам прежде всего нужен старомодный здоровый смех.

«Как же так? - скажут мне. - Ведь это действительно серьезно». Еще бы, куда уж серьезнее! Серьезно с богословской точки зрения, ибо брачное соитие, по воле Божьей, - образ союза между Богом и человеком. Серьезно, как естественное, природное таинство, брак неба-отца и матери земли. Серьезно с точки зрения нравственной, ибо налагает серьезнейшие в мире обязательства. Наконец (иногда, не всегда), очень серьезно как переживание.
Но и еда серьезна. С богословской точки зрения мы вкушаем хлеб в Святом Причастии. С нравственной - мы должны кормить голодных. С социальной - стол издавна соединяет людей. С медицинской - это знают все, кто болел желудком. Однако мы не берем к обеду учебников и не ведем себя за ужином как в храме. А если уж кто то и ведет себя так, то чревоугодник, а не святой.

Нельзя относиться с важностью к страсти, да и невозможно, для этого надо насиловать свою природу. Не случайно все языки и все литературы полны шуток на эти темы. Многие шутки пошлы, многие гнусны, и все до одной - стары. Но, смею утверждать, в них отражено то отношение к соитию, которое гораздо невинней многозначительной серьезности. Отгоните смех от брачного ложа, и оно станет алтарем. Страсть обернется ложной богиней - более ложной, чем Афродита, которая любила смех. Люди правы, ощущая, что страсть - скорее комический дух, вроде гнома или эльфа.

Если же мы этого не ощутим, она сама и отомстит нам. Отомстит сразу, ибо, как говорил сэр Томас Браун, она велит нам совершать «самое глупое действие, какое только может совершить умный человек». Если мы относились к этому действию серьезно, нам станет стыдно и даже противно, когда, по словам того же сэра Томаса, «безумие минует и мы оглянемся и увидим, как недостойно и нелепо себя вели».

 

Я не считаю, что без влюбленности соитие нечисто, низко, постыдно. Если все, кто совокупляются без влюбленности, гнусны и ужасны, происхождением мы похвастаться не можем. На свете всегда было гораздо больше таких союзов. Почти всех наших предков женили родители родители, и они зачинали детей, повинуясь только животному желанию. И ничего низкого тут не было, а были послушание, честность, верность и страх Божий. При самой же сильной, самой высокой влюбленности соитие может быть прелюбодейным, может означать жестокость, ложь, измену мужу или другу, нарушение гостеприимства, горе для детей. Бог не хочет, чтобы различие между грехом и долгом зависело от оттенков чувства. Как и всякое действие, соитие оправдывается или осуждается четче и проще. Все дело в том, выполняем мы или нарушаем обещанное, добры мы или жестоки, правдивы или лживы. Я вывожу вожделение без влюбленности за пределы исследования просто потому, что оно не входит в наш предмет.

 

К. С. Льюис «Любовь»

 

 

ЛЕТНЕЕ тело, одетое в смуглую роскошь солнца. Бесстрашная нагота блестящей красоты. Нужны были века, чтобы это обоюдоострое бесстрашие дерзнуло появиться.

Мгновения дня накапают месяц, месяцы вольются в год, года — в столетия. И поток несет сломанные жизни — уникальные и неповторимые. Ступенька за ступенькой они перевертывали свое бытие, мгновение за мгновением, пребывая в темном облаке чувства вины за свою природу, стыда за свое собственное тело. Века удушия в самой смертоносной из всех лишенностей — в запрещении живого, в голоде любви. До тех пор, пока вкус смерти не был извергнут вон плевком бунта. Ненавистный идол воздержания и ханжества был вытолкан пинками, чтобы начаться служению взявшему реванш идолу наслаждения.

Идолопоклонническое удаление тромбов; однако жизнь давится и в цивилизации Просвещения. Цивилизация без гражданства, без границ личностного общения; она оценивает красоту меркой безличностного права, в инстинктивном предпочтении. Чувство красоты природы — это ничто большее как целесообразность самой же природы, укорененная в «биологическом механизме» индивида. Объективное раздражение, удовлетворяющее органы чувств — добыча индивидуального наслаждения. Красота ни к чему не зовет, не высвобождает связь. Опыт связи, попавшийся в ловушку мысленных соотношений, механики действия-противодействия. И простое решение загадки любви: биологические механизмы рефлексов и инстинктов.

Обнаженная блестящая красота человеческого тела — чудо, явившееся в мире, слепом по отношению к этому откровению. К тому, как тленная плоть воплощает в себе живой логос бесконечного, к призыву общаться с непосредственностью всего — земля, море и порфирный закат солнца в ощутимой близости обнаженной красоты.

И цивилизация, неспособная к прикосновению, лишенная чувства связи, замораживает красоту в объект коммерческого зрелища. Везде растиражированная нагота, мертвое зрелище с трудом различимой любви, бездна пустоты между созерцаемым и созерцателем и недостижимая непосредственность. Столько веков отвергнутой жажды и вожделения, коллективного подсознательного, разъяренного от лишенности, отказа от любви. И вот теперь они переходят в цивилизацию искусственной экзальтации от безнадежного желания, в автоэротизм фантазирования.

 

Христос Яннарс «Вариации на тему «Песни песен»

 

 

 

В православном сообществе о сексе говорят в подавляющем большинстве по пяти поводам: борьба с добрачными половыми связями, дисциплинарные условия для участия в таинствах, аскетика семьи, богословско-философское осмысление христианского брака и вопросы биоэтики. В этих направлениях разговор о сексе носит фрагментарный характер, являясь одним из средств решения той или иной задачи. Вне церковного рассмотрения на данный момент остается тема взаимоотношений супружеской пары, включающая и вопросы сексуальной жизни. Хотя в современной культуре секс уже давно рассматривается как одна из важнейших форм проявления любви между мужчиной и женщиной, тесно взаимосвязанная с иными формами и проявлениями человеческой любви. Именно в таком контексте тема сексуальных отношений волнует многих православных христиан, желающих создать семью или уже живущих семейной жизнью.

От православного сообщества давно ждут ответа на один из ключевых вопросов современности – каковы место и роль интимных отношений в человеческой любви и семейной жизни? Осмыслению именно этой темы мы и посвятили нашу работу, понимая, что православные больше не могут «отмалчиваться» по этому вопросу, если не хотят потерять авторитет в этой важнейшей для любого человека области. 

Белановский, Боженов, Десницкий, Стрелов «Двое во едину плоть. Любовь, секс, религия»

 

 

 

У человека сравнительно со всем животным царством размножение совершается в наименьших размерах, а половая любовь достигает наибольшего значения и высочайшей силы, соединяя в превосходной степени постоянство отношения (как у птиц) и напряженность страсти (как у млекопитающих). Итак, половая любовь и размножение рода находятся между собою в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другая.

Вообще все животное царство рассматриваемой стороны развивается в следующем порядке. Внизу огромная сила размножения при полном отсутствии чего-нибудь похожего на половую любовь (за отсутствием самого деления на полы); далее, у более совершенных организмов, появляется половая дифференциация и соответственно ей некоторое половое влечение - сначала крайне слабое, затем оно постепенно увеличивается на дальнейших степенях органического развития, по мере того как убывает сила размножения (т. е. в прямом отношении к совершенству организации и в обратном отношении к силе размножения), пока наконец на самом верху - у человека - является возможною сильнейшая половая любовь, даже с полным исключением размножения. Но если таким образом на двух концах животной жизни мы находим, с одной стороны, размножение без всякой половой любви, а с другой стороны, половую любовь без всякого размножения, то совершенно ясно, что эти два явления не могут быть поставлены в неразрывную связь друг с другом,- ясно, что каждое из них имеет свое самостоятельное значение и что смысл одного не может состоять в том, чтобы быть средством другого.

То же самое выходит, если рассматривать половую любовь исключительно в мире человеческом, где она несравненно более, чем в мире животном, принимает тот индивидуальный характер, в силу которого именно это лицо другого пола имеет для любящего безусловное значение как единственное и незаменимое, как цель сама в себе.

Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни. Это свойственно всякой любви, но половой любви по преимуществу; она отличается от других родов любви и большей интенсивностью, более захватывающим характером, и возможностью более полной и всесторонней взаимности; только эта любовь может вести к действительному и неразрывному соединению двух жизней в одну, только про нее и в слове Божьем сказано: будут два в плоть едину, т. е. станут одним реальным существом.

Внешнее соединение, житейское и в особенности физиологическое, не имеет определенного отношения к любви. Оно бывает без любви, и любовь бывает без него. Оно необходимо для любви не как ее непременное условие и самостоятельная цель, а только как ее окончательная реализация. Если эта реализация ставится как цель сама по себе прежде идеального дела любви, она губит любовь. Всякий внешний акт или факт сам по себе есть ничто; любовь есть нечто только благодаря своему смыслу, или идее, как восстановление единства или целости человеческой личности, как создание абсолютной индивидуальности. Значение связанных с любовью внешних актов и фактов, которые сами по себе ничто, определяется их отношением к тому, что составляет самое любовь и ее дело. 

Те многообразные извращения полового инстинкта, которыми занимаются психиатры, суть лишь диковинные разновидности общего и всепроникающего извращения этих отношений в человечестве, - того извращения, которым поддерживается и увековечивается царство греха и смерти. Хотя все три естественные для человека в его целом отношении или связи между полами, именно связь в животной жизни, или по низшей природе, затем связь морально-житейская, или под законом, и, наконец, связь в жизни духовной, или соединение в Боге, - хотя все эти три отношения существуют в человечестве, но осуществляются противоестественно, именно в отдельности одно от другого, в обратной их истинному смыслу и порядку последовательности и в неравной мере.

Владимир Соловьев «Смысл любви»

 

 

 

Надо современного человека вывернуть наизнанку, как бы перевести из трех измерений в четвертое, чтобы показать ему, что пол и Бог связуемы, что это «проклятое место» может быть святым. Две отдаленнейших, противоположнейших точки в христианской сфере мысли, чувства и воли – Крест и Пол. Всякая попытка их сближения кажется невыносимым кощунством или просто безумьем.

III

Что такое половая любовь, только ли воля к продолжению рода или еще что-то большее, – мы об этом не думаем; древние люди всех религий – от Иеговы и Аммона-Ра, итифаллических (с поднятым фаллом), до оскопленного Аттиса – только об этом и думали. Пол для нас явление; для древних – явление и сущность, нечто земное и небесное.

Можно ли молиться, думая о поле? Этого вопроса для нас нет вовсе, потому что слишком ясно, что нельзя; для древних этого вопроса тоже вовсе нет, потому что слишком ясно, что можно и должно. «Вся языческая религия струится от пола». – «Вся древность непрерывно внимает полу» (В. Розанов. В мире неясного и нерешенного, с. II, 119).

Смертный рождается, чтобы умереть; пол в рождении связан со смертью, страшен и свят, как смерть. Если должно молиться пред лицом смерти, то, казалось бы, и пред лицом пола: нам это легко понять, но сделать не трудно, а невозможно.

Думать о смерти на брачном ложе нельзя, просто глупо, так же как о браке – на смертном ложе; глупо для нас, но не для древних: все религиозно-половые мистерии, – а других нет, – от Озириса до Аттиса, только и делают, что соединяют эти два ложа, брачное и смертное. Но для нас древние мистерии, в лучшем случае, только грубые, полудикарские (это в Еливзисе, во дни Перикла) «земледельческие культы плодородья», а в худшем, – «половое помешательство», psychopathia sexualis, по учебнику Крафт-Эбинга. Как будто древние, по крайней мере, в ту пору, когда создавались мистерии, в IX–VIII вв. до Р. X., не были телесно и душевно здоровее нашего, а может быть, и целомудреннее; как будто не знали они, что такое страх Божий и человеческий стыд. Но знали и то, чего мы уже не знаем, – что пред лицом Божьим падает покров стыда: наг, вышел человек из Божьих рук, и наг, вернется в них.

IX

Две силы царят над людьми, Похоть и Голод. Голод решает судьбы людей в настоящем поколении; похоть – в настоящем и в будущих. Муки голода кончаются с ним; мукам похоти нет конца. Голод – бич земной; похоть – земной и небесный. Все помогают или делают вид, что хотят помочь голодному; никто – страдающему похотью. Солнце светит над голодным; похоть прячется в ночь. С голодом люди борются, зрячие; с похотью – слепые. Голод говорит, похоть молчит. Гибель от голода – ужас; от похоти – ужас и стыд.

«Стыдная рана» всего человечества – пол. Рана болит, и стыд на боль – огонь на рану.

XXVI

Что такое брачная любовь, земной эрос, знаем отчасти и мы, грешные, по опыту; но что такое любовь братская, эрос небесный, или, точнее, небесно-земной, – братски-брачная любовь, – мы совсем не знаем; это знают только святые. Но вот что удивительно: все, что так непонятно, страшно для нас в небесной любви, agapê, как ее называет Евангелие, становится простым, легким и радостным в любви земной, эросе. Любящие друг друга, влюбленные, не судятся и отдают друг другу все до последней рубашки. Если же один любит, а другой ненавидит, то любящий любит и врага, и это так естественно, что ему не надо говорить: «Люби». – «И оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей», – так же естественно.

Эрос, любовь земная, учит любви небесной, агапе. Только здесь, в эросе, сказал впервые человек человеку: «Люблю», назвал любовь по имени.

Дмитрий Мережковский «Стыдная рана»

 

 

Что такое пол?.. Прежде всего — точка, покрытая темнотой и ужасом, красотой и отвращением; точка, которую мы даже не смеем назвать по имени и в специальных  книгах употребляем термины латинского, то есть мертвого языка. Удивителен инстинкт, удивительно это чувство, с которым у человека «прилипает язык к гортани», он «не находит слов», не смеет говорить, как только подходит к корню и основанию бытия в себе. Мы упомянули об ужасе, окружающем пол; вспомним ошибку Эдипа и ужас, с которым он выколол себе глаза... Что за сочетание жажды остаться непременно тайной, но с мучительнейшей надеждой, жаждой, чаянием, что кто-то некогда сорвет и разорвет эту тайну?

Василий Розанов «Листва»

 

 

 

Идея святого тела…

Ей служат посты; и по той самой внутренней причине, по которой отвергаются посты, интеллигенция стыдится еды. Это искренне, — в том–то и ужас, что искренне. Ни есть, ни, тем более, вкушать интеллигент не умеет. — не знает даже, что́ значитвкушать, что значит священная еда: не «вкушают» дар Божий, ни даже «едят» пищу, а «лопают» химические вещества. Совершается лишь животная, голая «физиологическая функция», — мучительно–стыдная; и «функциею» этою брезгают, её стыдятся. Стыдятся и делают; вот почему, интеллигент цинично ест, брачится цинично, с вызовом, с оскорблением стыдливости своей и чужой. Нет на душ спокойствия и мира, а есть смятение и тяжесть: — первый признак безблагодатной души, неблагодарной к жизни отвергающей бесценный дар Божий, горделиво желающей все бытие перестраивать по своему»

Чтобы отметить, насколько отлично от этого брезгливого интеллигентского миро–чувствия, или, скорее, интеллигентского миро–бесчувствия настроение церковное, {стр. 294} напомню некоторые каноны, относящиеся к жизни тела, т. е. правила церковные, устанавливаются отношение верующего к телу, причем напомню, что это выражение церковного сознания дано не какими–нибудь эвдемонистами, а подвижниками и борцами за идею подвижничества.

Вот правила свв. Апостол:

«Правило 5. — Епископ или пресвитер, или диакон, да не изгонит жены своея под видом благоговения. Аще же изгонит, да будет отлучен от общения церковнаго: а оставаясь непреклонным, да будет извержен от священнаго чина».

«Правило 51. — Аще кто, епископ, или пресвитер, или диакон, или вообще из священного чина, удаляется от брака и мяса и вина, не ради подвига воздержания, но по причине гнушения, забыв, что все добро зело, и что Бог, созидая человека, мужа и жену сотворил их, и таким образом, хуля, клевещет на создание; или да исправится, или да будет извержен из священнаго чина, и отвержен от Церкве. Такожде и мирянин».

 

Еще сильнее изречены правила Гангрского поместного собора. «Собор, бывший в Гангре пафлагонской митрополии, — повествуют Зонара и Вальсамон , — был после Никейского первого собора против некоего Евстафия и едино–мысленных с ним, которые, взводя клевету на законный брак, говорили, что никому из состоящих в браке нет надежды на спасение у Бога. Поверив им, как мужья, так и жены, одни изгоняли своих жен, а другие, оставляя своих мужей, хотели жить целомудренно; потом, не вынося безбрачной жизни, впадали в прелюбодеяние. Последователи Евстафия учили и другому вопреки церковному преданию и обычаю, и присвоили себе церковные плодоприношения, и жены у них одевались в мужские одежды и стригли волосы. Они заповедовали также поститься и в воскресные дни, а посты, установленные в церкви, отвергали и ели, гнушаясь мясом, и в домах женатых людей не хотели ни молиться, ни причащаться, отвращались женатых священников и презирали, как нечистые, те места, в которых находились мученические останки, и осуждали тех, которые имели деньги и не отдавали их, как будто бы спасение {стр. 295} было для них безнадежно, и иное многое заповедывали и учили. Итак, против них–то свяшенные отцы, собравшись, изложили ниже–помещенные правила …».

Вот некоторья из этих правил :

«Правило 1. — Аще кто порицает брак, и женою верною и благочестивою, с мужем своим совокупляющеюся, гнушается, или порицает оную, яко не могущую внити в царствие, да будет под клятвою».

«Правило 4. — Аще кто о пресвитере, вступившем в брак, рассуждает, яко не достоит причащатися приношения, когда таковый совершил литургию: да падет под клятвою».

«Правило 9. — Аще кто девствует, или воздерживается, удаляяся от брака, яко гнушающийся им, а не ради самыя доброты и святыни девства: да будет под клятвою».

«Правило 10. — Аще кто из девствующих, ради Господа, будет превозноситься над бракосочетавшимся: да будет под клятвою».

«Правило 14. —Аще которая жена оставит мужа и отити восхощет, гнушаяся браком: да будет под клятвою».

 

И т. п. Подобные же клятвы наложены на порицающих шелковые и «красные» одежды, на гнушающихся мясом, на самовольно выдумывающих себе пост в воскресенье и т. д.

Отец Павел Флоренский «Столп и утверждение истины»

 

 

 Бог и мир, дух и плоть, девство и брак — в антиномии между собою, относясь друг к другу, как тезис к антитезису. Для поверхностного религиозного созерцания антиномичность эта может быть почти незаметна; в сущности, при этом приводятся к нулю и тезис и антитезис. Человек не переживший борений и не имеющий позади себя пройденного подвига не понимает внутренней красоты ни тезиса, ни антитезиса. Так, для неглубокой веры разврат есть нечто вроде брака, а брак — мало чем отличается от разврата: и то и другое сходится на каком–то полу–браке и полу–блуде: не спроста же этот неглубокий религиозно мир в одной своей части называется, а в другой — должен по справедливости называться не «светом» и не «тьмою», а «полусветом»; вся интеллигенция, в мистической сущности своей, есть именно «demi–monde» или, по крайней мере, имеет истинным свои властителем, задающим тон, — «demi–monde». Таково неизбежное жизнечувствие оземляневших душ.

Но, по мepe одухотворения личности, выступает в сознании красота той и другой стороны антиномии; последняя обостряется, тезис с антитезисом делаются все менее совместными в рассудке, все непримиримее рассудочно исключают друг друга, и, вместе с тем, для высшего религиозного сознания антиномия оказывается внутренне–единою, внутренне–цельною духовною ценностью. Какую половину антиномии ни принять одухотворенному подвижнику, её полярно–восполняющая двойня установится в сознании с силою прямо–пропорциональною религиозной {стр. 300} высоте принимающая. В частности: истинное девство, одно только и способно понимать всю значительность брака. Только с высоты оценивается высота; горы растут в глазах по мepe подъема на противоположную вершину. Точно так же только с высоты уцеломудренного сознания можно понимать святость брака и егокачественное отличие от разврата; только истинное, благодатное девство понимает, что брак — неглаголемый «институт» гражданского общежития, а установление, от Самого Бога имеющее начало. И, наоборот, только чистый брак, только благодатное брачное сознание позволяет понять значительность девства: только брачный человек понимает, что монашество — не «институт» церковно–юридического строя, а установление Самого Бога и что оно качественно отличается от холостого ражжения. То же относится и к другим сторонам телесной жизни

 

 

Отец Павел Флоренский «Столп и утверждение истины»

 

 

 

Вот досточудный авва Иоанн, игумен горы Синайской, живший в VI–м веке. «Лествица» его, особенно первою своею половиною, способна окаменить ледяным ужасом застигнутое врасплох и неустроенное сердце; напомню хотя бы о «Слове 5–м», где описывается «Темница» с её суровейшими само–истязаниями. В этой «Лествице» есть «Слово 15–ое», носящее заголовок «О нерастлении и непорочности и о целомудрии, каковых тленные достигают подвигами и усиленными трудами». Тут, в целом ряде мер к отъединению, предвзятый или невнимательный читатель может найти себе Богатейший материал для доказательства, что аскетизм есть медленное само–оскопление [554]. Может быть, даже не найдется во всей аскетической письменности другого подобного под{стр. 310}бора столь правдо–подобных доказательств тому. Но этот, суровый из суровых, Иоанн сам спешит высказать свои заветные чаяния, с восхищением передавая О почти–осуществившемся конце подвижнического пути.

«Некто поведал мне, — говорит Иоанн [555], — о необычайном и высшем пределе непорочности, — παράδοξόν μοί τις καί άκρότατον αγνείας όρον ύφηγήσατο, — «Ведь, некто, — говорит, — воззрев на краесоту — κάλλος, — весьма прославил за нее Творца; и от единого взора погрузился в любовь Божию и в источник слез; и изумительно было видеть, что ров гибели для другого для иного сверх естества стал венцом». Если всегда таковой, — добавляет Лествичник от себя, — в таких чувствованиях усвоил себе такой образ действия, то он воскрес нетленным до общего воскресения, — εί πάντοτε ό τοιούτος έν τοίς τοιούτοις αϊσθησιν καί έργασίαν κέκτηκαι, άνεστη άφθαρτος πρό τής κοινής άναστάσεως».

 

Цель подвига, как известно, — достигнуть нетления и обо́жения плоти чрез стяжание Духа. Это нетление, таким образом, в глазах суровейшего из аскетических писателей является не внутренним обеспложением подвижника, не атараксией и не равнодушием, а, напротив, высшею отзывчивостью на красоту плоти, — способностью умиляться до слез, плакать от восторга при виде прекрасного женского тела. Мучительный подвиг и окрыленный восторг оказываются антиномично–связанными в вопросе о поле, как и в других вопросах.

«Тем же правилом, — говорит еще Лествичник [556], будем руководствоваться и в отношении напевов и песней. Боголюбцам, ведь, к радости и Божественной любви и слезам свойственно возбуждаться и от мирских, — έκ των έξωθεν, — и от духовных песней; сластолюбивым же — наоборот».

 

Итак, цель устремлений подвижника — воспринимать всю тварь в её перво–зданной победной красоте. Дух Святой открывает себя в способности видеть красоту твари. Всегда видеть во всем красоту — это значило бы «воскреснуть до всеобщего воскресения», — значило бы предвосхитить последнее Откровение, — Уте́шителя.

Под «некто», о котором повествует Иоанн Лествичник, надо разуметь св. Нона [557], с 448 г. Бывшего епископом в Эдессе, затеме — в Илиополе, затем, с 457 г.. — опять в Эдессе и умершего в 471 г., — того самого еп. Нона, который основал в Эдессе первый лазарет древнего мира. Женщина, о которой упоминает рассказ, была тогда вовсе не какою–нибудь святою; напротив, это была известная на всю Антиохию, — где случайно находился и Нон, — блудница Пелагия, за роскошь свою прозванная Маргаритою, — Жемчужиною. О встрече её с Ноном подробно рассказывается в «Житии преподобной матери нашей Пелагии, бывшей прежде блудницею», написанном очевидцем, диаконом илиопольской церкви Иаковом [558]. История эта, к сожалению, слишком длинна для передачи здесь, и потому ограничусь лишь началом повествования диакона Иакова: «Святый архиепископ Антиохийского града некие ради церковные потребы созва к себе от окрестных градов осмь епископов, между ими же бе святый Божий человек Нон епископ мой, пришедый от Илиополя, вземши мя с собою, муж предивен и совершен инок, иже от монастыря, нарицаемого Тавенисиот, добродетельного ради жития своего, взят бысть на епископство. Егда же епископи в церковь святого мученика Иулиана снидошася, восхотеша слышати от Нона учительное слово, и седоша вси при дверех церковных. Нон же нача учити из уст, глаголющи то, еже бе на пользу и спасение послушающим. Всем же удивляющымся о святом учении его, се мимо дверей церковных идяше некая от неверных жена, яже во всей Антиохии славная блудница бе, с великою гордостию, многоценными одеждами одеянна, златом, камением драгим и маргаритами украшена: окрест же её грядяша множество девиц и юнош, лепо одеянных, и гривны златыя носящих, лице же её тако красно бе, яко мирстии человцы видением красоты её насытиться не можаху. Идущи же мимо нас, весь воздух благовонием ароматным исполни, юже узревше {стр. 312} епископи грядущую бесстудно, имущую главу непокровенну, и рамена обнаженны, смежиша очеса своя, и тихо воздыхающе, яко от грехa велика лица своя отвратиша. Нон же блаженный прилежно и долго смотрел на ню, дондеже от очес заиде. И посем обращся к епископом, рече: не возлюбися ли вам толикая красота жены тоя? Оным же не отвещавающым, преклони Нон главу свою, и плачущи собираше во убрусец слезы своя, и поливание перси своя слезами, от глубины сердечные воздыхающи, паки вопроси епископов: не усладистеся ли красотою её? Они же молчаху. Нон же рече: воистину аз много научихся от неё: ибо жену ту поставит Господь на страшном своем суде, и ею осудит нас; что — мните? колико часов жена та в ложнице своей умедли, мыющися, одевающися и всю мысль свою и попечение имущи о сем, да паче всех краснейша явится очесем временных своих рачителей; мы же имуще Жениха бессмертного на небесех, на Негоже Ангели зрети желают, не печемся украсити окаянные души нашея, яже вся есть скверна, нага и студа исполненна; тщимся омыти ю покаяния слезами, одеяти лепотою добродетелей, дабы очесем Божиим явилася благоугодна, и не была посрамлена и отвержена во время Агнчего брака».

Отец Павел Флоренский «Столп и утверждение истины»

 

 

 

Обыденное «христианское» сознание вполне сходится с обыденным «мирским» сознанием в признании лишь трех состояний пола: подзаконной семьи, аскетизма и разврата. Ничего иного в сфере пола не допускает это среднеобыденное сознание, и совершенно безразлично, как формулирует себя это сознание, религиозно или позитивистически. Ведь христианство в истории часто бывало самым настоящим позитивизмом. Очень важно поставить ударение над тем, что все три признанные состояния пола определяются по сексуальному акту и в связи с ним; во всех случаях пол отождествляется с сексуальным актом. В этом сказывается гипнотическая власть родовой стихии. Говорят лишь о сексуальном акте, который морально и социально благоустрояется и упорядочивается в семье, подчиняясь деторождению, совсем отрицается в аскетизме и беспорядочно, неблагоустроенно, распущенно господствует в разврате. Это господствующее в разных формах сознание говорит, хотя и стыдливо, о сексуальном акте, но совсем молчит о сексуальной любви. О поле говорят, но странно забывают о любви. Ибо, поистине, половая любовь не вмещается ни в категорию семьи, ни в категорию аскетизма, ни в категорию разврата. Любовь не есть ни упорядочивание сексуального акта в целях деторождения и социального благоустройства рода, ни аскетическое отрицание всякой плоти в жизни пола, ни разнуздание и распускание сексуального акта. Любовь ни в каком смысле не есть сексуальный акт, не имеет той положительной или отрицательной связи с ним, которая всюду мерещится людям родового сознания, и любовь в очень глубоком смысле противоположна дифференцированному сексуальному акту, но совсем по-иному противоположна, чем аскетизм. Люди родового сознания, как религиозные, так и позитивисты, в сфере пола исключительно сосредоточены на самом сексуальном акте и его последствиях и совсем не видят универсального значения пола как для всего человека, так и для всего космоса. Тайна пола совсем не есть сексуальный акт, совершаемый или для добродетельного деторождения, или для развратного наслаждения. Прежде всего, совсем нельзя верить тому, что сексуальный акт когда-либо и кем-либо в мире совершался для добродетельных целей деторождения, он всегда совершался стихийно, по страсти, для призрачного самоудовлетворения. Род торжествует в сексуальном акте не потому, что добродетель родовая присутствует у кого-либо как цель, а потому, что он бессознательно господствует над человеком и смеется над его индивидуальными целями.

Тайна пола раскрывается лишь в любви. Но нет области, в которой господствовал бы такой инертный консерватизм и такое условное лицемерие, как в области половой любви.

Николай Бердяев «Смысл творчества»

 

 

 

Эрос есть влюбленность в жизнь, «аффект бытия» (Фихте) '5, жажда полноты, жажда полноценности, рождение в красоте, жажда вечной жизни (все это сказал еще Платон); а в конце концов Эрос есть жажда воплощения, преображения и воскресения, бого–человеческая жажда, жажда рождения Богочеловека, этого подлинного «рождения в красоте», жажда обожения и вера, что «красота спасет мир» (Достоевский) '*, и это сказало христианство, ибо оно есть религия абсолютно желанного. И оно сказало то, чего искал и что предчувствовал Платон, ибо «рождение в красоте» есть, конечно, воплощение и преображение.

Все творчество, вся культура и вся религия есть «сублимация», берущая направление на то, что открывается (в «откровении») как высшая ценность: «где сокровище ваше, там и сердце ваше», где ваша высшая ценность, там и ваш Эрос.

Гимн любви у ап. Павла 20 есть выражение предельно сублимированного Эроса *: вот во что преображается подсознательная жажда жизни, полноты и блаженства! Космос любви возникает из хаоса темных эротических порывов, Эрос брачной любви допускает сублимацию «во Христа и во Церковь», и есть «великая тайна» и таинство. Больше того, здесь центр христианских тайн, ибо все христианские символы из Эроса вырастают: Отец, Сын, Матерь, братья, Жених, Невеста **. Если бы влюбленность, брак, материнство, отцовство были чем–то низким и презренным (как думают гностические ереси) ", то эти символы не могли бы возникнуть. В них заключается указание на возможность могучей сублимации Эроса: семья есть малая Церковь, и Церковь есть большая семь?. Если бы Эрос был презренен в каком–либо своем аспекте, то как могла бы «Песнь песней» стоять в каноне священных книг?

Борис Вышеславцев «Этика преображенного Эроса»

 

 

 

Пол есть источник творческой силы в человеке, залог его"человечности", отличающей нас от ангелов. Как телесно-духовная функция он не тождественен с сексуальностью - и оттого мы и отличали энергию пола от половой энергии. Половое воздержание, сводящее на нет половую энергию, вовсе не убивает энергию пола, а наоборот, в путях сублимамации переводит половую энергию в высшие, духовные формы. Но воздержание (вольное или вынужденное) всегда трудно и предполагает духовные усилия, без которых воздержание может перейти в нервное заболевание. И наоборот, когда воздержание сопровождается духовными усилиями, оно становится источником новых сил, залогом настоящего расцвета творческих данных в человеке. Вот отчего в девственности есть действительная красота и правда.

Однако девственность не должна покоиться на"гнушении"плотью, если кого влечет семейная жизнь и ее радости, если кто хотел бы иметь детей, такой человек имеет перед собой тоже путь праведности - честный брак. Это столь же законный путь жизни, как и девственность, и монашество. Основное в обоих путях - блюдение чистоты, ограждение воображения от всяких нечистых помыслов.

То"расщепление"движений пола, которое ведет к отдельному формированию сексуальности и переживаний эроса, совершенно законно в период полового созревания. Но эта"поляризация"половой силы не должна закрывать глаза на то, что основное проявление этой силы есть потребность любви, слияния в любви с тем, к кому обращена душа. Поэтому всякий"перевес"сексуальных движений (особенно, если нет налицо"объекта", к которому могли бы быть направлены движения любви) тревожен - и здесь нужно много трезвости в себе, много мужества в воле, чтобы не питать сексуального воображения.

Путь чистоты есть вообще путь целостной жизни, не знающей раздвоения сексуальности и эроса, и это значит, что настоящей чистоты можно достигнуть лишь в семейной жизни. В молодые годы пол бурлит и тревожит душу, то выдвигая на первый план сексуальные побуждения с острой и жгучей силой, то отвращаясь от них и ухода в"отрешенный"эрос, в романтику. Эта юная"неустроенность"пола, создающая неуравновешенность и противоречия в мятущейся юной душе, может быть опасна и даже мучительна. Но важно знать, что есть путь чистоты, и еще важнее знать, что"ошибки молодости"поправимы, если они омыты слезами подлинного покаяния. Пол может стать проклятием для нас, может стать причиной душевных и телесных заболеваний, источником жизненных трагедий, но он же может быть источником высших и лучших радостей, открыть душе возможность расцвета и выявления ее силы, может стать началом спасения и творческого преображения. Путь девственности и безбрачия, с одной стороны, и путь семейной жизни, с другой стороны, оба служат нашему спасению, оба дают простор творческим силам, заложенным в поле. Лишь бы твердо держать руль и направлять ладью жизни к правде и красоте. Лишь бы разуметь всем существом правду и неустранимость для каждого человека его креста - будь то путь безбрачия или путь семейной жизни. В несении креста - в формах, которые диктуются жизнью, т. е. на путях безбрачия или на путях семейной жизни и состоит творческая задача каждого человека.

Отец Василий Зеньковский «На пороге зрелости»

 

 

 

Благословенная трудность семьи — в том, что это место, где каждый из нас неслыханно близко подходит к самому важному персонажу нашей жизни — к Другому.

Специально для брака свойство Другого быть именно Другим резко подчеркивает два запрета: библейский запрет на однополую любовь и запрет на кровосмешение. Мужчина должен соединиться с женщиной и принять ее женский взгляд на вещи, ее женскую душу — до глубины своей собственной мужской души; и женщина имеет столь же трудную задачу по отношению к мужчине. Честертон, восхвалявший брак как никто другой, отмечал: по мужским стандартам любая женщина — сумасшедшая, по женским стандартам любой мужчина — чудовище, мужчина и женщина психологически несовместимы — и слава Богу! Так оно и есть. Но этого мало: мужчина и женщина, создающие новую семью, должны прийти непременно из двух разных семей, с неизбежным различием в навыках и привычках, в том, что само собой разумеется — и заново привыкать к перепадам, к чуть-чуть иному значению элементарнейших жестов, слов, интонаций. Вот чему предстоит стать единой плотью'.

В противность и язычеству, и манихейству христианское учение о плотском естестве человека — сплошная проза, разочаровывающая романтиков. Христианская интуиция говорит, что тут все вовсе не так радужно — однако и не так безнадежно. Даже в самом лучшем, самом благополучном случае остается насущная нужда в очищении и освящении. Даже в самом тоскливом случае путь очищения не может быть окончательно закрыт. Природа человека испорчена грехом много основательнее, чем когда-либо снилось руссоистам; и все же она именно испорчена, а не дурна изначально. Грязь, как известно, — это субстанция не на своем месте; к реальности пола это приложимо до того буквально, что и не решишься выговорить. Зло безбожной и бесчеловечной похоти — это зло духовное, а не сущностное, оно укоренено в «самости», в эгоизме, в ложном выборе, а не в онтологических структурах. Как указывал в свое время К.С. Льюис, для христианина нет какой-то особой сексуальной этики - есть просто этика, единая и неделимая: скажем, супружеская неверность дурна потому же, почему дурно всякое вероломство по отношению к доверившемуся. Нельзя лгать, предавать, нельзя само­утверждаться за счет ближнего, нельзя увлекаться эгоцентрическим самоуслаждением, все равно, собственно плотским или душевным, — в этих отношениях, как и в любых других. И если Синайское Десятословие все же выделяет «не прелюбы сотвори» в отдельную заповедь, то это потому, что в случае нрелюбодейства поселившаяся в душе ложь растлевает и тело, то есть с особой, уникальной полнотой заражает все психофизическое существо человека сверху донизу. Блуд есть великий грех души против тела. «Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела», — говорил апостол Павел (1 Кор. 6:13). Именно высокое достоинство тела — для него верховный аргумент против допустимости блуда. «Всякий фех, какой делает человек, есть вне тела; а блудник фешит против собственного тела. Разве вы не знаете, что тела ваши — это храм живущего в вас Святого Духа, Которого получили вы от Бога, и вы уже не себе принадлежите?» (там же, 18-19).

Почему-то оппоненты христианства сплошь да рядом воображают, будто для христиан источник греха — материальное начало. Это, что называется, с точностью до наоборот. Чему-то более или менее похожему учили языческие платоники и неоплатоники, затем — те же манихеи; а вот христиане с ними спорили, так что платоники даже корили их — вот парадокс для современного человека! — за чрезмерную любовь к телу. 

Собственно говоря, пол как таковой, — на языке наших современ­ников секс, — есть абстракция, имеющая смысл в контексте анатомии и психологии, но отсутствующая в «экзистенциальной» реальности человека - именно потому, что человек есть существо, телесная жизнь которого никогда не может иметь невинной самоидентичности телесных отправлений животного. Все в человеке духовно, со знаком плюс или со знаком минус, без всякой середины; то, что в наше время на плохом русском языке принято называть «бездуховностью», никоим образом не есть нулевой вариант, но именно отрицательная величина, не отсутствие духа, но его порча, гниение, распад, заражающий вторичным образом и плоть. Поэтому человеку не дано в самом деле стать «красивым зверем» — или хотя бы некрасивым зверем; он может становиться лишь все более дурным человеком, а в самом конце этого пути — бесом. Но этот несчастный случай лишь сугубо поверхностно, без должной богословской и философской корректности можно описывать как победу материи над духом. В конце концов бес — существо духовное, «нечистый дух». Пол сам по себе, как предмет соответствующих научных дисциплин, духовно, нравственно и эстетически бескачествен (это мы и хотели сказать чуть выше, отмечая, что «экзистенциально» он есть нечто несуществующее); свою злокачественность или доброкачественность, свое проклятие и растление, или, напротив, очищение и освящение он получает извне, от иных, отнюдь не материальных уровней нашего бытия.

Приход Мессии ожидали, как приход Жениха, Возлюбленного (евр. «дод»), который заключит Новый Брак — Новый Завет. Недаром свое первое чудо Христос совершил на брачном пиру в Кане Галилейской; недаром также постоянный образ полноты времен в евангельских притчах — брачная трапеза.

Вот что знаменует христианский брак как таинство. Понятно, что такой брак не может быть «практичным» временным контрактом. Он

нерасторжим в принципе, и это не потому, что попам захотелось помучить людей, а потому, что союз безоговорочного прощения и безграничного доверия заключается только навсегда. Потому, что вера и верность, достойные такого имени, конца не знают. Потому, что завет Божий есть завет вечный.

Сергей Аверинцев «Брак и семья»

 

 

Болит древо жизни в сердцевине пола, и здесь нет вполне торжествующих победителей. Недаром же Церковь в таинстве брака напутствует на него как на крестный подвиг, хотя и ликующими песнями. Неразделенная же или разлученная любовь убивает и сжигает своим огнем, и ее первый луч горит уже заревом закатным: любовь всегда думает и о смерти. «Сильна как смерть любовь», говорит Песнь Песней любви [828]. Трагизм брачной любви обычно проявляется в том, что в жене умирает невеста, а в муже жених, и гаснет любовь. А между тем жена должна навсегда остаться для любящего невестой, возлюбленной, а муж — женихом, возлюбленным [829]. Эта внутренняя норма любви, по которой сама она творит себе суд, не содержит в себе ничего противоречивого, как нет противоречия, напр., в том, что человек одновременно есть отец и сын, муж и брат или мать и дочь, сестра и жена. Любовь многолика и многогранна, и нет основания противопоставлять ее грани как взаимно исключающиеся. Это девственное соединение любви и супружества есть внутреннее задание христианского брака, и в таинстве подается благодать брачушимся, дабы возрождать целомудрие и укреплять здоровье пола, утерянное в грехопадении. Задача эта так трудна, что даже и приближение к ней является чудесным. Жизнь пола с огненными ее антиномиями и трагическими надрывами есть наиболее чувствительный барометр религиозной жизни; здесь, в незримой миру интимности, совершаются победы и достижения, происходят поражения и срывы… «Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим начиная от старших до последних, и остался один Иисус и женщина, стоявшая посреди» (Ио. 8:7, 9). Кто были эти ревнители закона — блудники ли и распутники? Нет, это были строгие законники, хранители добрых нравов. И однако Иисус остался один. И пусть каждый вопросит себя в сердце своем, как онотозвался бы на слово Господа? — Иисус же сказал «женщине, взятой в прелюбодеянии»: «и Я не осуждаю тебя, иди и вперед не греши» (11). Что это? Господь не осуждает прелюбодеяния? Он, Который сказал, что «всякий, кто только посмотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем» (Мф. 5:28)? Или это жест сентиментальности в ответ на злорадство фарисеев? Конечно нет. Господь осуждает грех, но не отметает грешницу, ее не лишает Он и надежды на исправление: иди и вперед не греши! Но не чувствует ли себя перед лицом Господа и каждая человеческая душа такой же женщиной, взятой в прелюбодеянии, хотя бы совершено оно было не делом, а только словом, взглядом, мыслью, пробежавшей невольно? Ибо глубоко отравлена и мучительно болит трепетная стихия пола, — и лучше всего знали огненную ее силу аскеты. Оздоровление пола, чистота и целомудрие не есть только отрицательное качество полового воздержания, которое может соединяться и с глубокой развращенностью, оно есть и положительная сила — безгрешности в поле.

Отец Сергий Булгаков «Пол в человеке»

 

 

 

 

Стыд есть симптоматичное чувство: он означает, что что-то надо прятать, сохранять для себя. Когда мужчина и женщина полностью принадлежали друг другу, стыд был немыслим. Но наука зла внедрила свои яды: как резкие ограничители появились дурная мужественность и дурная женственность. Немецкий мистик Якоб Бёме пишет: "Адам потерял Деву и приобрел жену". Он говорит не о "вечно женственном", а о "вечно девственном" как о целостности человеческой природы. Потеря первоначальной девственности есть разрушение внутренней сосредоточенности и выведение наружу (экстериоризация) поляризованных элементов. Господин и рабыня, появившиеся таким образом, хотят принадлежать каждый сам себе. То, что принадлежит одному, уже не может принадлежать другому. Болезнь становится формой, и стыд возводится в добродетель стыдливости, потому что простая нагота, в отсутствие невинности, снимает защитный покров, обнажает и становится цинизмом. Вне Эдема "чистая" физиология является проституцией; тело, преданное своему плотскому одиночеству, попадает во власть бесов. По мнению некоторых современных психологов, которые здесь следуют Аристотелю и великой схоластике, "душа есть форма тела". И вот, лишенная своей тайны (которая состоит в том, что она есть пластическое выражение внутреннего девства), нагота — как циничное и изысканное обнажение16 — оказывается бездушной, всего лишь физиологическим механизмом и сексуальной техникой, то есть крайним занижением ценности человеческой природы. Она ставит человека ниже животного и вызывает тошноту, переживанием которой так красноречиво питают себя герои Сартра. Стыдливость находит себе фиговые листки: "...узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания" (Быт.3.7); она возводит преграду и провозглашает принцип разрыва: noli me tangere — не тронь меня.

Материализованный духовный разрыв требует покрывала. Чистый источник существования, тайна, превращается и вырождается в секрет; тщательно скрываемый, он возбуждает любопытство, становится навязчивым предметом вожделения. Человек живет желанием сорвать покровы и пить чашу своего стыда. Только невинный не знает стыда: "И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились" (Быт.2.25). Тот, кто стыдится, знает о своей болезни, признает тот факт, что он уже не нормален, что он уже вне Божественного порядка, что в нем произошло смещение центров, некое извращение. Стыдливость стала моральной добродетелью, чтобы скрывать это знание от самого человека, чтобы он мог держать в секрете свою плоть от себя самого. На пессимистическом крае аскетического радикализма — как выражение состояния отчаяния и молчаливого признания своей побежденности — стоит запрещение раздеваться и видеть себя нагим. Выше конфликта между стыдливостью и цинизмом реет недосягаемая гармония детей свободы, которым нечего скрывать. Когда Ангел Апокалипсиса возвещает: "...Что времени уже не будет" (Откр. 10.6), — он также возвещает об "уничтожении одеяния стыда" (аграф св. Климента Римского)17 и обозначает переход к другому экзистенциальному измерению. Это переход к восстановлению девственности

Павел Евдокимов «Женщина и спасение мира»

 

 

 

 

 

Люблю я и делаю любимую моею, мною самим, раскрывая ее и себя. Нашел я ее и узнал. Но во мне и она меня искала, нашла и сделала своим и собою. И не бывает, не может быть истинной любви без ответа, она всегда — любовь двоих. Я эмпирически могу ошибаться, признать за Любовь только смутную грезу о ней; могу не опознать заговорившей во мне Любви иль отвергнуть ее. Загадочен взор Любви, сокровен ее таинственный путь. К чему в ней я стремлюсь и что в ней себе и любимой готовлю? Явится ли Любовь во мне любимой, в нас двоих — всему миру, или останется тайным и для меня самого мой истинный брачный союз? Будет ли жить во мне Любовь иль без нее я погибну, со мною погибнет и та, кого я люблю? — Любовь это знает, а в ней и мое истинное я. На земле, от истинности моей отделенный, должен я осуществлять Любовь, как могу, слушаясь внутреннего голоса ее во мне, веруя в ее чудотворную силу.

Немного любивших, нашедших себя в другом, возлюбленных самою Любовью. Немногие, даже полюбив, опознали свою любовь; и живут они, словно в полумраке пещеры, обманываясь скользящими по стенам ее тенями

Лев Карсавин «Noctes Petropolitanae»

 

 

 

В отличие от всех этических систем древнего мира, весьма терпимо относившихся к различным формам нарушения этой заповеди, или даже поощрявших нарушение супружеской верности, Закон предписывает хранить чистоту брака.

Причина такой строгости Закона вполне понятна.  Верность или неверность человека Богу имеет прямую и наглядную для всех связь: проявивший неверность человеку, не может быть верным и Завету с Богом, то есть такой человек — мужчина или женщина  (здесь Закон в противоположность языческому миру не делает различий) — видимым образом нарушает Первую Заповедь декалога.

На этом понимании основываются и знаменитые слова апостола и евангелиста Иоанна: «Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?»  (1 Ин 4.20).

 Кроме того, для большинства, если не для всех языческих народов, всякого рода половые извращения означали гораздо больше, чем просто прихоти: это была особая форма служения своим богам, т.е. идолам.

Илья Гриц «Смертные грехи в Священном Писании»

 

 

 

 Возможно, что сказанное будет звучать язычески, но я думаю, что в первую очередь христианская семья должна быть счастливой. Это не значит, что надо потакать друг другу во всем. Но если христианская семья представляет собой картину несчастливого сочетания двух или четырех людей, то всякий неверующий или полуверок, глядя на нее, скажет: ну, если это - все, что Бог может сделать!.. Или еще хуже: если вторжение Бога в отношения двух людей приносит такие плоды, то лучше без Него... И мне кажется (я говорю не о всяком счастье, не о гармонии во зле, а о серьезном отношении), что в центре семьи должна быть любовь, должна быть радость, а не постоянная мука во имя какого-то идеала, часто выдуманного. Часто христианская семья могла бы быть самым убедительным доводом того, что если Бог входит в какую-то обстановку, приходит к какой-то группе людей, Он вносит что-то, чего нигде нет, и что это можно назвать счастьем, а не разбитостью. Я поэтому говорю о счастье как о первом и очень важном условии. Счастье, конечно, должно быть нравственно-выдержанное, то есть должна быть подлинно христианская любовь между мужем и женой; и когда я говорю «христианская», я не говорю - что-то экзотическое и странное, а просто то отношение, в котором человек почитает, любит другого, считается с ним, считает, что он или она (это относится к тому и другому) с радостью пожертвует чем-то желанным ради другого; что дети тоже воспитываются в правде, в любви, что им стараются внушить, что добро приносит радость, а не только натугу, и т.д. Мне кажется, что счастливая семья - убедительное доказательство того, что, приди Бог в человеческую обстановку, она может расцвести так, как никакая другая не может.

 

 

Антоний Сурожский «Открытость»

 

Целомудрие мы большей частью мыслим в порядке телесных отношений. Но целомудрие вступает гораздо раньше, чем начнутся какие-нибудь телесные отношения между мужем и женой. Целомудрие заключается в том, чтобы, посмотрев на другого человека, увидеть в нем ту красоту, которую Бог в него вложил, увидеть образ Божий, увидеть такую красоту, которую нельзя замарать, увидеть человека в этой красоте и служить тому, чтобы эта красота все росла и ничем не была запятнана; целомудрие заключается в том, чтобы с мудростью хранить цельность своей души и души другого человека. И в этом смысле целомудрие лежит в основе брака, не только душевных отношений, но и телесного взаимного отношения, потому что оно исключает грубость, голод, жажду телесного общения и превращает самое телесное общение в благоговейное соединение двух людей, когда соединение тел является как бы завершением той любви, того единства, которое живет и горит в их сердцах и в жизни. Целомудрие не только совместимо с браком, целомудрие является основой брака, когда два человека могут друг на друга смотреть и видеть взаимную красоту как святыню, которая им доверена и которую они должны не только сохранить, но довести до полного совершенства.

Антоний Сурожский «Таинство любви»

 

 

 

«В беззакониих зачахомся…» По–видимому, именно это кажущееся отождествление зачатия, а, следовательно, и секса, с грехом и нечистотой шокирует современного человека, даже если он христианин. Но соблазн этот существует только для тех, кто либо забыл, либо отбросил христианскую точку зрения на человека и христианское понимание секса. Наше время — и это более, чем что–либо другое, говорит о его радикальной дехристианизации — характеризуется попытками освободить секс от ассоциаций с грехом, чувством вины и стыда. Коль скоро секс «естественен», он «хорош»; поскольку он «хорош», он «невинен»: таково основное уравнение, взятое на вооружение в процессе сексуального освобождения человека. Но именно это уравнение Церковь отвергает, так же, как она отвергает манихейское и дуалистическое отождествление секса со злом. Согласно христианскому мировоззрению, природа человека, несмотря на то, что онтологически она является благой, есть природа падшая, и падшая не частично, не так, что некоторые свойства человека остались незатронутыми и чистыми, но во всей своей целокупности. И особенностью секса является то, что, будучи органически связанным с одним из высочайших божественных даров человеку, с даром любви, он именно поэтому является средоточием трагической двусмысленности, свойственной падшей человеческой природе. Действительно, с одной стороны, секс не только выражение любви; он сам по себе есть любовь. Но с другой стороны, он есть выражение, сама основа человеческой принадлежности к. животному миру, радикальной раздробленности человеческой природы и жизни, потери им своей целостности. Два полюса и двигателя секса — любовь и похоть — безнадежно смешались, и невозможно отделить и изолировать одно от другого. Отсюда и поистине антиномичный характер подхода Церкви к сексу и невозможность свести эту антиномию к простому решению — отделить «черное» от «белого».

Было бы ошибкой думать, что Церковь, осуждая секс вне брака и считая его вне брака «плохим», просто утверждает, что в браке он «хорош». Ибо суть дела в том, что — в браке или вне его — секс, в той степени, в какой он отождествляется с похотью, целиком принадлежит миру сему, чей «образ проходит» и который в своем теперешнем образе не наследует Царства Божия. И т. к. секс есть средоточие, концентрированное выражение той «похоти плоти, похоти очей и гордости житейской», которая формирует и определяет жизнь мира сего, секс подвластен закону, а не благодати. Подвластен закону — не значит осужден, но это значит, что он должен управляться в соответствии с общим устроением мира, подчиняться этому устроению, держаться в пределах, в рамках того порядка, который для мира сего является единственной его защитой от темных иррациональных сил саморазрушения. Если секс запрещается вне брака и разрешается в браке, то именно потому, что брак — несмотря на свое искажение в падшем мире — принадлежит к более высокому видению, способен войти в Царство Божие, в то время как простое удовлетворение человеком своих «естественных» порывов и страстей — естественное и «функциональное», как это может показаться, — не только не принадлежит к такому уровню, но в конечном счете ведет к его разрушению и таким образом оказывается «против природы». Закон не может преобразовать и искупить. Однако он может, устанавливая границы и поддерживая определенный порядок, указывать на нечто, стоящее за его пределами, за пределами падшей природы, давать человеку ощущение более высокого устроения жизни и заставлять его стремиться к нему. И именно по этой причине Церковь осуждает, как поистине демонические, те идеи и направления, которые — в различных комбинациях друг с другом — призывают к сексуальному освобождению. Если секс — его понимание и придаваемое ему значение — всегда был для Церкви «пробным камнем» всей человеческой нравственности, то это не из–за болезненного и тайного обуяния плотью, как в наше время многие думают: в действительности, болезненность и тупая одержимость становятся все больше и больше отличительным признаком «освобожденного секса», всяческих попыток сделать секс и только секс единственным содержанием человеческой жизни и любви. Наоборот, это связано со знанием Церковью истинной природы человека и его истинного призвания, с ее знанием того, что такое «освобождение» в конечном счете ведет к полному рабству и, таким образом, к его саморазрушению как человека.

В глазах Церкви все, что человек, «живущий в мире и облеченный плотью», может и должен сделать, — это принять в смирении и послушании закон, явленный Богом и освобождающий его, по крайней мере, до некоторой степени, от темной и иррациональной тирании секса — закон, который делает секс слугой (хотя и двусмысленным) любви, а не ее хозяином или ее единственным содержанием. Закон не освящает секс и не проклинает его. Но, открывая человеку истину о сексе, его неизбежную трагическую двойственность, он помогает ему сохранить внутри себя понимание своей истинной природы и бороться за ее целостность или, другими словами, искать благодати.

Итак, таков контекст, в рамках которого мы должны рассмотреть и понять отношение Церкви к вступлению в мир нового человеческого существа. Три молитвы первого дня содержат радость по поводу этого события, вступления еще одного чада Божия в Божий «чудный свет», и одновременно — по этому же поводу — печаль о зараженности мира грехом. Величие дара способствует пониманию и служит мерой глубины человеческого падения. И если эти молитвы прежде всего взывают о прощении, то именно потому, что только божественное прощение, данное и исполненное во Христе и Его Пришествии, может очистить эту радость, восстановить ее во всей полноте, сделать начало жизни также началом спасения и искупления. Еще раз человеческая жизнь является в своей истинной божественной славе и красоте, но также и в своей неизбежной зависимости от законов мира сего. Зачатие не только не есть грех; оно поистине есть исполнение самого удивительного из божественных даров — способности давать жизнь. Но зачаты мы «во грехе», ибо неизбежным элементом зачатия стала похоть. Деторождение есть радость, но также «недуг и слабость», страдание и боль. Жизнь, которая начинается, открыта свету и радости, открыта самой вечности; но как она хрупка, как открыта всяким опасностям, как в своей сущности подвержена действию зла!

Все это созерцает и сообщает Церковь, когда она предстоит — в лице священника — перед вот этой матерью и вот этим ребенком и дает им свое благословение и таким образом соотносит этот «первый день» с таинством спасения. Чем она может помочь матери, судьба которой в этом мире — переносить вынашивание ребенка как «слабость и недуг», как порабощенность падшей природе, если не взыванием к прощению, к единственно истинному исцелению, единственно истинному возвращению к целостности, разрушенной грехом? Действительно, Церковь просит прощения не за какой–то частный грех, частную «нечистоту», но за грехи «вольныя и невольныя», т. е. за грех как саму реальность этого мира, за нечистоту и скверну, пронизывающую все в нем. И что может Церковь предложить ей, кроме прощения, которое всегда есть переход в жизнь, искупленную Христом, в радость и полноту, защищаемую «светлыми и сияющими ангелами»? Какой другой дар может предложить ей Церковь, кроме сообщения ей, что это рождение, подобно рождению каждого ребенка, и само ее материнство преобразуются Церковью в участие в радости и полноте особого Материнства Божией Матери, через которое пришли радость и спасение всему миру? И, наконец, с каким еще приветствием может обратиться Церковь к ребенку, кроме обещания ввести его в прославление Святого Имени Божия, т. е. в знание Бога и единение с Ним, которое есть жизнь вечная?

И тот, кто видит оскорбительность в этих молитвах, наполненных божественной любовью и участием к человеку, проникнутых единственно подлинным — потому что истинно божественным — уважением к человеческой личности, не только ошибается, но проявляет себя мелочным, ограниченным. И вместо того чтобы слепо следовать за этим миром в его дешевых бунтах — во имя пустых «прав», бессмысленного «достоинства» и потребительского «счастья», — нам следует открыть заново и сделать своим церковное видение бытия — то, которое Церковь являет нам в первый день человеческой жизни.

Отец Александр Шмеман «Водой и Духом»

 

 

 

И брак, и целибат, таким образом, являются путями евангельской жизни, предвкушением Царства, которое уже было явлено во Христе и проявится в своей силе в последний день. Вот почему мы можем признать только брак во Христе, скрепленный Евхаристией, и безбрачие «во имя Христа», несущие в себе эсхатологический смысл, — а не тот брак, что заключен случайно, как некий контракт или результат плотского наслаждения; не тот целибат, который принят по инерции или, что еще хуже, из безответственного эгоизма и самозащиты. Церковь благословляет монахов, аскетов, духовных людей, благословляет и христианские браки, но не имеет необходимости благословлять старых холостяков и старых дев.

Точно так же как христианский брак предполагает жертвенность, ответственность за семью, самоотдачу и зрелость, христианский целибат немыслим без молитвы, поста, послушания, смирения, милосердия и постоянных аскетических упражнений. Современная психология не обнаружила, что отсутствие сексуальной активности создает какие–либо проблемы; Отцы Церкви знали это очень хорошо и разработали великолепную систему аскетических упражнений, на которых строится монашеская жизнь и которые делают девственность и воздержание не только возможными, но и плодотворными. Они знали, в отличие от некоторых современных психологов, что присущий человеку инстинкт любви и размножения не обособлен от остальных проявлений человеческого бытия, а представляет собой центр его. Он не может быть подавлен, но может быть преображен, видоизменен и при помощи молитвы, поста и послушания во имя Христа направлен в русло любви к Богу и ближнему.

Отец Иоанн Мейндорф «Брак в Православии»

 

 

 

Собственно человеческие причины для (сексуального) общения включают (1) осуществление моногамного брака и (2) желание выразить личную любовь. Что касается первого, то на Небесах нет никакого брака. Но что относительно второго?

Я думаю, что вероятно будут миллионы более адекватных способов выразить любовь, чем неуклюжий экстаз совместного прилаживания двух тел подобно частям мозаики. Даже наиболее удовлетворяющее земное (сексуальное) общение между супругами не может в полной мере выразить всю  их любовь. Если возможность (сексуального) общения на Небесах не реализуется, то только по той же самой причине, по которой земные любовники не едят конфет во время (сексуального) общение: у них есть нечто лучшее, чем заняться [32]. Вопрос о (сексуальном) общении на Небесах походит на детский вопрос, можете ли Вы есть конфеты во время (сексуального) общения: забавный вопрос только с точки зрения взрослого. Конфеты - одно из  самых больших детских  удовольствий; как могут они представить себе удовольствие, настолько интенсивное, что оно сделает конфеты несущественными? Только если Вы знаете обе (вещи),  Вы можете их сравнивать, и все те, кто испытал как удовольствия от (сексуального) физического общения с земным возлюбленным(ой) и удовольствия от духовного общения с Богом, свидетельствуют, что просто нет никакого сравнения.

Небесное прочтение земной загадки секса

Это духовное общение с Богом есть экстаз, на который намекают все земные общения, физическое или духовное. Это - основная причина того, почему сексуальная страсть настолько сильна, настолько отлична от других страстей, столь чревата намёками глубоких смыслов, которые поистине не поддаются нашему пониманию. Никакие простые практические потребности не объясняют этого. Никакие простые животные импульсы не объясняют этого. Никакое животное не влюбляется, не пишет глубоких романтических стихов и не видит секс как символ конечного смысла жизни потому, что животное не сотворено по образу Божию.Человеческая сексуальность является этим образом, и человеческая сексуальность является предвкушением той самоотдачи, той потери и обретения себя, той уникальности-во-множественности, которая является сердцем жизни и радости Святой Троицы. Именно этого мы жаждем; именно поэтому мы трепещем, чтобы стать вне нас самих в другом, целиком отдать нас самих, душу и тело: потому что мы - образы Бога - сексуального существа. Мы любим другой пол потому, что Бог любит Бога.

И эта земная любовь столь страстна потому, что Небеса полны страсти, энергии и динамизма. Мы правильно отрицаем, что Бог имеет страсти в пассивном смысле, будучи движимым, управляемым, или обусловленным ими, также как мы. Но думать о любви, которая сотворила миры, о любви, которая стала человеческим, выстраданным отчуждением от самой себя и умерла для спасения нас, мятежников, о любви, которая излучается из поразительной радости Иисуса в повиновении воле Его Отца и которая сияет в глазах и жизни святых - думать об этой любви как  о менее страстной, чем наши временные и обусловленные страсти, "является самой бедственной фантазией" [33]. И этот попаляющий огонь любви является нашим предназначенным Супругом (Мужем), согласно Его собственному обещанию! [34].

Секс на небесах? Да, и не бледное, абстрактное, всего лишь мысленное его отражение. Отражением является земной секс, а наша жизнь — это процесс развития, процесс роста, чтобы мы могли стать частью естества, тем Небесным огнем, который способен выносить жар и радость Небесного огня.

Питер Крифт «Есть ли секс на Небесах?»

 

 

 

Новый Завет, установленный Иисусом Христом, изменил отношение между Богом и человеком, и тем самым изменил отношения между людьми и, прежде всего, между мужем и женою. Это надо помнить, читая Ветхий Завет и наблюдая семейную жизнь внешнего мира. Наш, христианский брак должен быть новозаветным.

«Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа. Верен Призывающий вас, Который и сотворит сие» (1 Фес 5:23–24).

Дерзайте и трезвитесь. Вступив в брак, соединившись «в плоть едину», «как живые камни, устрояйте из себя дом духовный» (1 Пет 2:5), будьте единым двойным храмом Бога нашего.

Отец Глеб Каледа «Домашняя церковь»

 

 

 

Христианство, как и все религии, сохраняющие идею святости, решительно выступают против т. н. сексуальной свободы. Есть великолепное русское слово — «целомудрие», которое теперь идеологи «свободы» пытаются опоганить (дьявол всегда ненавидит всё святое). Понятие «целомудрие» точно выражает духовное и нравственное достоинство человека. Оно — не просто девственность тела, оно — целостность, нераздвоенность человека в его отношении к нравственному долгу, чести, закону, семье (когда внутренне не допускается измена), к людям и т. д. Целомудрие может и должно быть не только до вступления в брак, но и в семейной жизни, соединенной с рождением и воспитанием детей. Оно, если сказать просто — нравственная чистота мыслей, чувств, желаний, поступков, чистота всей жизни. Целомудрие заложено в саму природу человека, оно покоряющей красотой проявляет себя в женщине, особенно высокой степени оно достигается при правильной духовной жизни на началах православной веры у подвижников. Целомудрие разрушается не браком, ему противостоит развращенность.

А знаете, откуда происходит само слово «разврат»? С этим хорошо знакомы медики, хирурги. Они могут рассказать, как тяжело смотреть на развороченное после какой-нибудь катастрофы тело человека. Да и мы разве не отводим глаз, когда видим подобное? Разврат — это та же «развороченность», только не тела — а души. Он есть не что иное, как бесстыдно выставленные наружу низменные инстинкты, похоти плоти, вывернутость темной стороны души наизнанку, когда естественно присущая человеку стыдливость и совестливость попрана цинизмом и бессовестностью. Бессовестность — это верный показатель растленности человека, показатель, что он дошел до того дна, где скапливается всякая грязь. Об этом интересный материал имеется у о. Павла Флоренского в его книге «Столп и утверждение истины».

Как всё это может возникнуть в человеке? Всё начинается с малого — того, с чем человек еще может в себе справиться: взглядов, мыслей, мечтаний, фривольных шуток, свободы в обращении.… Ибо потом остановиться ему будет уже очень и очень трудно. Потому Христос сказал: Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом (Лк. 16,10). Происходит это, конечно, не сразу.

 

Алексей Осипов «Любовь, брак, семья»

 

 

 

Кажется, нет вопроса, о котором так бы много говорили и писали, как вопрос о поле и браке. Не говоря уже о научной литературе, особенно многочисленной в последнее время, почти вся изящная литература издавна вращается около этой темы.

И это особое внимание к данному вопросу вполне естественно. Объясняется оно, с одной стороны, важностью вопроса, как в общей жизни природы, так и для отдельного человека и общественных организаций, а с другой — его трудностью.

Для отдельного человека вопрос о браке — это вопрос сфинкса, который он, хочет или не хочет, должен решить так или иначе, а от удачного или неудачного его решения зависит если не вся жизнь, то счастье всей жизни, которое кажется нам важнее самой жизни, а жизнь дается нам только один раз.

В социальном отношении брак является основой и рассадником семьи, общества, Церкви и государства, а вместе с тем охранителем и регулятором морали, права и всех вообще положительных элементов человеческого общества.

Вопрос о браке не только важен, но и труден. Человечество знает химический состав звезд, отстоящих от нас на многие миллиарды километров, но с трудом разбирается в том, что касается его всего ближе. Что вопрос о браке есть самый трудный и запутанный, — пишет один из наиболее авторитетных и глубоких древних западных богословов блаженный Августин, — это я, конечно, знаю и не осмеливаюсь утверждать, что выяснил или выясню трудности в своей работе, и в другом месте он говорит, что о браке излагает лишь вероятные мнения. И теперь, несмотря на многовековые старания лучших умов человечества, тщетно стали бы мы искать общепризнанных положений в этой области. Разногласия, и притом в самых существенных пунктах, мы находим и в истории, разно решающей вопрос о происхождении и первобытной форме брака, и в юриспруденции, которая сознательно избегает затрагивать здесь основные вопросы, и в философии и даже в богословии.


В Христианской философии брака три идеи, три основных положения имеют более крупное жизненно-практическое значение.

Первое и главное ее положение — это реабилитация и, можно сказать, апофеоз самого брака как института, независимого от родовой жизни и имеющего свою, самостоятельную цель— достижение вышеличного единства супругов, возносящего их в сферу Божественной жизни, объединяющего их с Церковью, но вместе с тем требующего трудного подвига всецелого самопожертвования.

Разграничение брака и родовой жизни не ведет, однако, ни к отвержению, ни к принижению этой жизни. Разделенная от брака в сфере целевой деятельности человека, она сохраняет связь с браком в независимой от воли человека сфере бессознательного и вместе с тем свое высокое достоинство как проявление божественного творчества, требующее благоговейно-серьезного отношения к себе человека, а в своих фактических проявлениях, поскольку она отражает на себе последствия греховного вмешательства нашего практического разума, сохраняющиеся путем наследственной передачи, она требует систематического лечения.

Каково должно быть это лечение — на это должна ответить этика родовой жизни и даже медицина, а христианская философия брака указывает лишь общее направление такого лечения, диктуемое основным ее положением. Это общее направление должно быть, не столько отрицательным, сколько положительным.

Сергей Троицкий «Христианская философия брака»

 

 

Боб решил, что говорит на языке прикосновений, только потому, что жена сексуально привлекает его. Мужчины часто совершают такую ошибку. А ведь их желание основано на физиологии. Половое влечение у мужчин стимулируется образованием спермы и семенной жидкости. Семенные пузырьки наполняются, и мужчина стремится к сексуальному контакту.

Половое влечение женщин основано на чувствах, а не на физиологии. Их сексуальные желания зависят от эмоций. Когда женщина чувствует, что муж любит и ценит ее, она желает с ним физической близости. Если эмоциональной близости нет, она часто не стремится к физической.

Поскольку у мужчины регулярно возникает половое влечение, он может автоматически заключить, что прикосновения – его родной язык любви, и ошибиться. Если прикосновения вообще не нужны вам, когда не ведут к сексу, значит этот язык для вас чужой. Половое влечение и эмоциональная потребность в любви – разные вещи. Это не значит, что секс вам не важен. Важен. Однако, только интимные отношения потребность в любви не удовлетворяют. Жена должна говорить на вашем языке любви.

Когда муж и жена нашли общий язык, когда их сосуды любви полны, налаживаются и интимные отношения. Сексуальные проблемы почти всегда начинаются там, где не удовлетворены эмоциональные потребности, они ничего общего не имеют с физиологией.

Сексуальные проблемы почти всегда начинаются там, где не удовлетворены эмоциональные потребности, они ничего общего не имеют с физиологией.

Подумав, Боб сказал:

– Знаете, наверное, вы правы. Слова поощрения – мой язык. Когда жена бывает со мной резкой, ворчит, меня не влечет к ней, я даже подумываю о других женщинах. Когда она говорит, как ценит меня, когда восхищается мной, мне никто другой не нужен.

Так Бобу удалось определить свой родной язык любви.

Гэри Чепмен «Пять языков любви»

 

 

 

В этой книге мы осмелимся задавать вопросы Самому Богу[6]. Кто лучше Него знает, что такое наше тело? Он придумал его. Он сделал его Своими собственными руками — из материи и света… Своим Собственным телом (ведь Он жил на земле) Он вновь сотворил его — навеки, в любви. Так разве у Него нет авторского права на наше тело? Права автора и Спасителя? И кто лучше знает, что значит любить, чем Он, для Которого любовь — единственная профессия? Скажи, что еще Он может делать, кроме любви? Кто лучше знает, что значит жить, чем Он, Который дает и возвращает жизнь? Видеть сексуальность во свете Его взгляда — значит видеть ее лицом к лицу, такой, какая она есть. Любой другой взгляд близорук. Любой другой подход искажает реальность. «Остановиться на полпути к тайне — непристойно. Эротизм — это остановка на полпути»[7]. Пока мы не научимся видеть пол с точки зрения вечности, он будет просто чувственным развлечением. А значит останется пустым, бессмысленным и бесплодным.

Осветить мужественность и женственность ярким светом — значит вернуть их к той заре, в которой она рождена: в Сердце Бога.

Бог — прости, что я столько говорю о Нем, если ты в Него не веришь! Пусть это тебя не обижает. Возможно, тебя приучили к карикатурному образу Бога. Во всяком случае, знаешь ты это или нет, это ничего не меняет: Он верит в тебя. Читай эту книгу, не возмущаясь, не протестуя. Читай так, как будто Он действительно есть. Давай договоримся: если Он есть, ты не захлопнешь перед Ним дверь.

Твой брат Даниэль-Анж «Тело твое создано для любви»

 

 

 

«Мне двадцать лет, и я никогда не спал с девушкой», «Как мне найти парня?», «У меня дома вечно ссоры», «Мой отец меня ненавидит», «Я бы запустила свой цикл на Луну», «Грех ли мастурбация?», — эти и подобные им темы по христиански осветит в своей книге «Жизнь с неудовлетворенным желанием»

Вальтер Тробиш «Жизнь с неудовлетворенным желанием»

 

 

 

«Меня зовут Илона. Мне семнадцать лет, я учусь в школе. У меня есть огромная проблема — я не в ладах с собственной сексуальностью. Я сама удовлетворяю свои сексуальные желания. Это происходит постоянно, хотя на самом деле я не хочу этого делать. Мне кажется, самостоятельно я уже не смогу избавиться от этой привычки, не смогу ее контролировать. Можете ли Вы дать мне какой–нибудь практический совет? 

Я верующая и знаю, что сексуальностью меня одарил Бог. Я часто молюсь о том, чтобы можно было использовать этот дар правильно, то есть о терпении и умении сосредотачиваться на чем–нибудь другом. Но мои желания сильнее меня. Я снова и снова поддаюсь им и поэтому опасаюсь, что напорчу себе, что в будущем это окажет дурное влияние на мою семейную жизнь» 

«Любовь — чувство, которому надо учиться» Вальтер Тробиш

 

 

 

Я любил девушку, т. е. я совершил то, что у вас, белых, а также в церкви называется «прелюбодеянием». Эта девушка не была замужем и не сожительствовала с кем-то другим; она и не была обещана другому. Так как никто другой не уплатил за нее положенного вена, она и не принадлежала никому, а потому я не понимаю, в чем моя вина. Я не женат, и у меня не было намерения жениться на этой девушке, имени которой, кстати, я даже не знаю. По моему мнению, заповедь «не прелюбодействуй» не относится к моему случаю. Вот поэтому мне совершенно не понятно, почему меня лишили права участвовать в вечере Господней и подвергли на шесть месяцев церковному наказанию.

Вальтер Тробиш «Я любил девушку»